Рука и сердце [сборник litres] - Элизабет Гаскелл

– Где хозяин? – спросил я. – Я обещал дождаться его, он хотел помочь мне спуститься вниз, но я его не вижу.

– Он на самом верху, – негромко ответила Текла, не оборачиваясь в ту сторону. – Наверное, еще немного там пробудет. Ушел с пастором и его женой; ему нужно поговорить с рабочими и друзьями. Руки у меня сильные, и я могу ненадолго оставить Макса под присмотром Лины. Если вы утомились и хотите вернуться, позвольте помочь вам сойти по ступенькам – они крутые и скользкие.

Я обернулся и взглянул вверх. В трех или четырех сотнях ярдов, в верхнем винограднике, прохаживались достойный пастор и его разодетая простушка-жена. За ними, изящно держа зонтик над пышными каштановыми волосами, следовала фройляйн Анна, одетая в воскресное платье с короткими рукавами. За нею шел герр Мюллер, время от времени останавливаясь то поговорить с рабочими, то привязать виноградную гроздь к шесту фройляйн Анны; а у моих ног сидела гордая служанка в своем деревенском платье, ожидая моего ответа с серьезным взглядом и печальным, сдержанным выражением лица.

– Благодарю вас, Текла, не нужно; я непременно оперся бы на вашу руку, если бы действительно чувствовал слабость. Я всего лишь хотел сказать хозяину, что иду домой.

– Лина передаст ему, когда он спустится.

Я медленно направился в сторону сада. Дневные работы почти завершились, молодые жители вернулись в деревню и начали подготовку к вечерним фейерверкам и стрельбе из пистолетов. У ворот, ведущих к виноградникам, уже стояли несколько суженных спереди немецких тележек, и терпеливые волы покорно ждали, пока корзины одну за другой опорожняли в выложенный виноградными листьями приемник.

Сидя в кресле перед открытой дверью, сквозь которую я вошел в комнату, я увидел, как на холме мужчины и женщины, обнажив головы, на несколько минут собрались вокруг пастора. Я понял, что тот произносит слова благодарственной молитвы, и пожалел, что не остался послушать и выразить особую признательность за то, что мне удалось дожить до этого дня. Потом до меня донеслись голоса, низкие мужские и более высокие женские и детские, хором певшие немецкий гимн, который всегда поют в день сбора урожая; потом они смолкли, и я решил, что пастор, воздевший руки к небесам, благословляет всех; после этого все опять разошлись: одни отправились в деревню, другие вернулись к виноградникам, чтобы закончить работу. Я увидел, что через сад идет Текла с Максом на руках, а рядом с нею Лина, ухватившаяся за ее шерстяную юбку. Текла направилась к открытой двери, чтобы не идти в обход.

– Сударь, вы позволите мне пройти здесь? – негромко спросила она. – Боюсь, Макс приболел; не понимаю, что с ним, но после сна он сам не свой.

Она остановилась, и я увидел лицо мальчика, пылающее от жара; он тяжело дышал, его полузакрытые глаза затуманились.

– Он явно нездоров, – заметил я. – Я мало что понимаю в детях, но малыш на себя не похож.

Она наклонила голову и поцеловала детскую щечку; поцелуй был так нежен, что не причинил бы вреда и лепестку розы. «Сердечко мое», – прошептала она. Однако от ее прикосновения ребенок вздрогнул всем телом, странно зашевелил пальчиками, и у него начались судороги. Увидев тревожное выражение наших лиц, Лина заплакала.

– Надо бы позвать фройляйн взглянуть на него, – сказал я. – Его необходимо показать доктору. Кажется, у него вот-вот начнется припадок.

– Фройляйн и хозяин пошли к пастору выпить кофе, а Лоттхен понесла еду и пиво работникам на виноградник. Не могли бы вы разыскать судомойку или старого Карла? Думаю, он в конюшне. У меня на это времени нет.

Едва дождавшись моего ответа, она прошла сквозь комнату, и я услышал ее осторожные твердые шаги на лестнице; Лина топотала рядом с ней и что-то жалобно бормотала, а Текла негромко утешала ее.

Я был сильно утомлен, но эта добрая семья отнеслась ко мне как к родному, и теперь я должен был сделать все, что в моих силах. Я вышел на улицу, впервые с тех пор, как пришел в этот дом в тот памятный вечер шесть недель назад. Заплатил первому попавшемуся мне навстречу человеку, чтобы тот проводил меня к доктору, которого я попросил как можно скорее идти в «Полумесяц», и, не дожидаясь, пока он завершит адресованное мне внушение, пошел к пастору рассказать своему хозяину и фройляйн о том, что происходит дома.

Я не без огорчения сообщил дурные новости, испортившие им праздник. Хозяева и гости расположились в парадной комнате, одетые в лучшее платье, отдыхая после дневной жары и усталости; на столе стояли творог, картофельный салат, всевозможные пирожные – все те изысканные угощения, вкус которых столь любезен немцам. Пастор разговаривал с герром Мюллером, стоявшим рядом с хорошенькой юной фройляйн Анной; та, в свежей белоснежной блузке, открывавшей ее полные белые руки, с кокетливым видом собиралась разливать кофе; наша фройляйн увлеченно беседовала о чем-то с матерью семейства, а младшие мальчики и девочки занимали почти все остальное пространство. Мое появление поразило собравшееся общество, будто ему явился призрак, которого, учитывая принесенную мною новость, они, наверное, встретили бы с большей радостью. Не дослушав, не извинившись перед хозяевами и не простившись с ними, герр Мюллер схватил шляпу и выскочил на улицу. Наша фройляйн, чтобы исправить допущенную им неловкость, подробно расспросила меня обо всем; но я видел, что и ей, несмотря на хорошее воспитание, не терпится уйти, и вскоре добросердечная супруга пастора позволила ей исполнить свое намерение. Что до меня, то я был совершенно без сил и с радостью воспользовался настойчивой просьбой гостеприимных хозяев остаться и разделить с ними трапезу. Вскоре появились другие достойные жители деревни и избавили меня от тяжкой обязанности поддерживать по-немецки пустую беседу с незнакомыми людьми. После внезапного ухода герра Мюллера хорошенькое личико фройляйн Анны слегка омрачилось, но вскоре она сделалась весьма оживленной, с легкими упреками отгоняя младших братьев, когда те совершали налеты на порученные ее попечению лакомства. Как следует отдохнув и подкрепив силы, я откланялся, поскольку и меня, пусть в меньшей степени, чем Мюллеров, тревожило положение дел в их семействе.

В гостинице я увидел только Лоттхен; все остальные были заняты Максом, припадки которого следовали один за другим. Я велел ей попросить доктора перед уходом зайти ко мне; невзирая на усталость, дождался его прихода, хотя и весьма нескорого, и по выражению его лица увидел, насколько он встревожен. Он отказался сообщить мне, каковы шансы на выздоровление, из чего я сделал вывод, что большой надежды он не питает. Но стоило